Музыкант это профессия?
Как-то мой друг, артист балета Мариинского театра, рассказал мне историю. Во время отпуска страсть к природе и деревенскому быту занесла его в самый, что на есть традиционный для России посёлок, где мужики, когда не пьют, – механизаторы, а бабы, когда не спасают мужиков от пьянства, – работают, кто на ферме, кто в огороде. Так вот, остановился он в одном гостеприимном доме. По традиции и законам гостеприимства, хозяева выставили стол, все накатили за знакомство и разговорились. Конечно же, хозяевам интересно было узнать о питерском постояльце. А приятель мой – человек скромный, он всё норовил сам расспрашивать селян об их жизни, а не отвечать на их расспросы. И тут один мужик и говорит, что ты всё про нас, да про нас. У нас кто не механизатор – тот доярка. Мы люди маленькие. Мы как все. Ещё накатили. Спели. И всё же мужик не унимается, чем же ты, спрашивает, там в Петербурге занимаешься? Да танцую я, отвечает мой приятель. Дык мы тут все танцуем. Как ты деньги зарабатываешь? Удивительно узнаваемая история, где бы ни приходилось бывать и гастролировать. Всегда одно и то же. Немец или американка, простой русский мужик или не простой. Банкир или инженер. Продавщица или врач. Чем Вы занимаетесь? Я музыкант. Да это хорошо. Какой у Вас бизнес? Как Вы зарабатываете на жизнь? Вот так и зарабатываю. Играю концерты. Пишу музыку. Да, но это так нестабильно! И особенно в Германии, где традиции домашнего музицирования до сих сохраняются, говорят – мы тоже играем. Мой знакомый немецкий банкир, директор одного из земельных банков, играет на виолончели. И со своими приятелями – адвокатом и директором клиники, обожают собираться и разыгрывать разные трио – Гайдна, Моцарта, Бетховена, Брамса. Замечательное хобби, когда они втроём наедине друг с другом. По взаимной инициативе это трио регулярно даёт концерты. Снимаются лучшие залы в Германии, проводятся пиар акции и критики пишут хвалебные статьи. Но слышали бы вы это трио! Наверное, и Моцарт, и Бетховен, и Брамс, запили бы по-чёрному, услышав эти звуки. Один мой знакомый критик, вероятно хорошо проплаченный, сказал просто. Эти господа замечательно проводят время и дают заработать массе народу. От журналиста, до директора зала. От билетёра до уборщицы. От настройщика до композитора (эти господа иногда заказывают музыкальные произведения, для расширения своего репертуара). Боже мой, что происходит в мире музыки. Столько великолепных музыкантов не могут свести концы с концами, а эти ребята резвятся. Да, было это давно. Я был тогда гораздо горячее и вспыльчивее. Как-то после выступления этого трио я умудрился колко пошутить. С тех пор мы больше не видимся, и приятель банкир больше не финансирует мои выступления в Германии. Жизнь музыканта вообще странная штука. Тем более музыканта, который выбирает путь свободного художника. Его судьба похожа на американские горки, как говорят в России, или на русские горки, как говорят американцы. Сегодня ты играешь в Карнеги-Холле, а завтра в переходе метро. Игорь Панин, замечательный питерский художник и дизайнер, оформивший добрую половину моих cd, говорит так – Свободный художник подобен дикому животному, которое должно само добывать себе пропитание, в отличие от животного, которого кормят в зоопарке. Так и свободный музыкант, – он порой голодает, но всегда находится в движении во всех смыслах, в отличие от своего коллеги, который сыт, но находится “в клетке”. Всё же, как существовать в этом мире, зависит от личности музыканта. По мне свобода – самое важное, а для другого важнее сидеть в оркестровой яме Мариинского театра. Свободное парение музыканта всегда зависит от активности слушателя. Именно самый активный слушатель, в тот или иной момент жизни становится либо меценатом, либо импресарио артиста. Иногда некоторым музыкантам везёт, и они проходят с такими людьми через всю жизнь. А некоторым не очень везёт, и их свободное парение превращается в свободное падение. Мне, наверное, повезло. Потому что я довольно рано понял, что мой главный меценат и импресарио в этой жизни это сама жизнь. Именно она, иногда нежно, а порой и с ударной силой, да такой, что всё трещит по швам, указывает путь музыкального выживания. Когда-то давно, летом девяностого года, мне пришлось немного побыть уличным музыкантом. Ныне известный ансамбль старинной музыки “Musica Petropolitana”, с которым я сотрудничал в ту пору, в самом начале своего существования поигрывал на паперти собора Петропавловской крепости. Свободные нравы той России и полная невозможность через официальные музыкальные организации заработать на хлеб насущный подтолкнули нас к этому. Естественно у нас была крыша в лице руководства Петропавловской крепости, которому мы отдавали часть выручки. Вот уж единственный раз в жизни я тогда испытал, что значит делать деньги из сотрясения воздуха. Мы просто играли разную, как правило, неизвестную барочную музыку. Каждые три минуты проходила группа иностранных туристов и раскрывала кошельки, чтобы побаловать виолончельный футляр купюрами. Забавное время тогда было. Неизвестная старинная музыка приносила нам и Петропавловской крепости явно больший доход, чем торговцам матрёшками, шапками-ушанками и пионерскими галстуками. Ещё ранее, летом восемьдесят восьмого, я тоже побывал уличным музыкантом. Вместе с моим другом, ныне профессором музыки университета Айова Олегом Тимофеевым, мы музицировали на Арбате. Сидя на ящиках из-под портвейна, мы разыгрывали и распевали ренессансную и барочную музыку. Виола да гамба, лютня, блокфлейты, крумхорн – сразу привлекали внимание прохожих. Надо сказать, что довольно быстро сформировалось нечто подобное музыкальному клубу. У нас даже были завсегдатаи в лице студентов разных столичных вузов. Играли мы с огромной радостью и слушатели также были очень открыты. Удивительно, но магия музыки оберегала нас от всех тогдашних Арбатских разборок. Никто нас не крышевал, а зарабатывали мы тогда за три часа работы столько, сколько получал в месяц инженер в НИИ. Многие музыканты инструменталисты с консерваторским образованием в девяностых зарабатывали уличным музицированием на западе, некоторые даже заработали себе на квартиры в Москве и в Питере. Но все музыканты, игравшие на улице, почему-то этого очень стесняются. Не знаю, но по-моему более абсурдно кичиться тем, что ты сидишь в оркестровой яме оперного театра. Я думаю, любезный читатель, если вы не музыкант и тем более не оркестровый музыкант, то вам довольно трудно представить и понять радости, скажем, скрипача, находящегося на службе, к примеру, в Мариинском театре. Попробую вам немного рассказать об этом. Тем более, что ярким примером такого скрипача-оркестранта был мой отец Олег Соболенко. Начавший свою карьеру после окончания Ленинградской консерватории в качестве солиста Вологодской филармонии и преподавателя скрипки, квартета и камерного ансамбля Вологодского музыкального училища, он всё же не выдержал провинциальной карьеры в провинциальном городе и, сотворив с нашей семьёй кульбит, длившийся год, вернулся в родной Питер через оркестровую яму театра музыкальной комедии северо-кавказского Пятигорска. В Питере он с блеском выдержал конкурс в оркестр и сел на последний пульт в группу первых скрипок бывшего и ныне Мариинского театра, а в ту пору Академического Театра Оперы и Балета имени С. М. Кирова. И тут он нос к носу столкнулся со всеми театральными интригами. Нужно сказать, что папа мой был человеком открытым и лишённым тонких дипломатических черт. В общем, резал правду-матку, как чувствовал. Вероятно, на его горячности сказались казацкие гены. По нашему прадеду мы донские казаки. А для того, чтобы продвигаться по карьерной лестнице в оркестре оперного театра, нужны две вещи – хорошее отношение к тебе главного дирижёра (главного начальника) и второе, – чтобы концертмейстер оркестра, т. е. первая скрипка (промежуточный начальник) не заподозрила в тебе конкурента. Самое лучшее, когда первая скрипка чувствует в молодом скрипаче приемника, но только на очень отдалённом горизонте. Так вот, у отца тогда была поддержка главного дирижёра Симеонова, а поддержки концертмейстера не случилось. Через некоторое время папа перешёл работать в оркестр Ленинградской филармонии, так называемый второй состав под управлением Дмитриева, в группу первых скрипок, и оказался на пульт поближе к дирижёру. Вроде бы скрипично-оркестровый статус повысился, однако карьерный и социальный пошёл вниз. Вроде бы уже на сцене филармонии сидит и не пылит на него со сцены балет, а зарплата – ниже и положение в оркестровом мире Питера тоже ниже. Там он тоже долго не задержался и залетел в яму Михайловского театра на ещё меньшую зарплату, но уже исполняющим обязанности концертмейстера. И закончил свою карьеру первой скрипкой театра оперной студии Санкт-Петербургской консерватории, театра, занимающего одну из самых низших ступеней в иерархии музыкальных театров Питера. Так вот, дорогой читатель, я так долго рассказывал о карьере своего отца, чтобы вы могли понять какими профессиональными ценностями живёт артист оркестра. Как вы поняли – главная составляющая карьерного роста скрипача, это продвижение в хоре скрипок вперёд, поближе к дирижёру. То есть верхняя позиция в карьере оркестрового скрипача в России – это место концертмейстера оркестра Большого театра. Если б вы знали, сколько мучений преодолевает человек, чтобы стать музыкантом-инструменталистом. Он начинает учиться играть на скрипочке в пять лет, а заканчивает консерваторию лет в двадцать пять, пройдя через тернии трёхступенчатого обучения – музыкальная школа – музыкальное училище – консерватория. Естественно, на первом этапе совмещая обучение и в общеобразовательной школе. Для того, чтобы представить, что за жизнь у ребёнка, который учится музыке приведу расписание дня, составленного когда-то для меня моей мамой, кстати, тоже виолончелисткой. 7:00 Подъём 7:10 – 7:20 Зарядка 7:20 – 7:30 Душ (под душем повторение Буревестника Горького) 7:30 – 7:45 Завтрак (во время завтрака повторение задания по физике закон Бойля-Мариотта) 7:45 – 8:00 Сборы в общеобразовательную школу 8:00 – 8:20 Дорога в школу (во время дороги проигрывание в голове виолончельного концерта Гайдна) 8:30 – 14:45 Занятия в общеобразовательной школе 14:50 – 15:10 Дорога домой (в голове повторение задания по сольфеджио) 15:20 – 15:40 Обед (во время обеда прослушивание записи концерта Гайдна в исполнении Кнушевицкого) 15: 45 – 17:45 Самостоятельные занятия на виолончели (гаммы и арпеджио соль минор, ля мажор и до мажор, два этюда Доцауэра, концерт Гайдна) 17:50 -18:10 Дорога в музыкальную школу (по дороге повторение задания по музыкальной литературе) 18:15 – 22:00 Занятия в музыкальной школе (Сольфеджио, Музыкальная литература, специальность, общий курс фортепиано) 22:10 – 22:30 Дорога домой с мамой. Обсуждение урока по специальности. 22:40 – 23:00 Ужин 23:05 – 23:45 Приготовление уроков по общеобразовательным предметам. 23:50 – 23:55 Водные процедуры. 24:00 Сон. Ну как вам друзья расписание? Всё же иногда были сбои и я прогуливал общеобразовательную школу. За счёт этих прогулов я увидел Питер и приобрёл страсть к кинематографу. Благо кинотеатр, в котором показывали шедевры старого кино находился под боком. Вы спросите, а как у тебя начались отношения с Мельпоменой? В пять лет я впервые подошел к роялю и был заворожен рождающейся от моих прикосновений звуковой массой. Я ударял по клавишам, перебирал струны, запускал в рояль механические игрушки, кричал внутрь, приходя в восторг от каждого из экспериментов. Как я сейчас понимаю, они происходили примерно в одно время с аналогичными опытами американца Джорджа Крама с подготовленными и препарированными фортепиано. Мои родители-музыканты, бабушка и дедушка испытывали от моего творчества ужасный дискомфорт. Рояль был закрыт на ключ со словами, что вся хорошая музыка уже написана до меня. Так моим композиторским амбициям надолго был положен конец. В девять лет я стал учиться играть на виолончели. Интуитивно чувствовал, что карьера виолончелиста-виртуоза меня абсолютно не устраивает. В подростковом возрасте мне открылся джаз. Слушая импровизации Оскара Питерсона, Диззи Гиллеспи, Джона Колтрейна, Майлза Дэвиса я был охвачен безумной страстью к тому, что они делали. Я стал сочинять, импровизировать. Это стало моим основным принципом: если и подражать, то никогда не копировать. Не знаю почему, но именно джаз стал ключом ко всей музыке, которую я слушал и играл тогда и после. В конце концов, я получил классическое образование с виолончельной доминантой, общим курсом фортепиано и глубоким убеждением, что познание только начинается.

Виктор Соболенко (10.01.2006)

Оперное закулисье.
Любезный читатель, про оперу и балет я знаю очень много. Занимаясь исследованием ранних оперных театров времён Монтеверди, я заметил, что они были достаточно демократичны. Если провести параллель с современными публичными местами, то ранние оперные театры походили на современные гипермаркеты с казино в одном флаконе. Всё было намного иначе, чем сейчас. В партере не было стульев, там толпился небогатый народ. Студенты, мелкие ремесленники и люди свободных профессий. Среди них бродили лавочники и предлагали напитки и закуски. Всё это происходило во время действия. Далее, в ложах бельетажа заседали аристократы, выше на ярусах богатые купцы, адвокаты и врачи. Все выкупали ложи на год. В ложах были столы стулья и кушетки. Все ложи имели свои занавеси. Т.е. посетители приходили развлечься и заодно послушать музыку. Выпивали, закусывали и предавались, порой, сладострастным утехам. Ждали заезжих гастролёров, часто кастратов, которые пели чемоданные арии. Чемоданные арии это репертуар гастролирующих певцов. Эти арии могли выпадать из сюжета, но заезжие звёзды привлекали в театр много народу. Когда они выходили на сцену все занавески в ложах открывались и все какое-то время внимали пению, но шуметь не переставали. Шум в театре того времени был обыкновенным явлением. После окончания чемоданной арии занавески закрывались, и завсегдатаи лож продолжали свои развлечения, порой, справляя свою нужду в горшки, которые выливали прямо на головы посетителей партера. Моё знакомство с театром оперы и балета началось в детстве. Я пересмотрел и переслушал весь репертуар Мариинского театра, в ту пору Кировского. Мой папа служил в оркестре и делал контрамарки нам с мамой. Раз в неделю, а иногда два, в течение нескольких лет, мы были завсегдатаями оперных и балетных постановок. Я бывал на репетициях и это, наверное, было самое интересное! Я с детства окунулся в театральное закулисье, там было всё жёстко и без прикрас. Интриги, папины любовницы и вообще внутренний антураж театральной жизни меня потрясли. Я бывал там и на попойках артистов. Старая и потная тётка, которая только что пела четырнадцатилетнюю Татьяну (Евгений Онегин П. И. Чайковского), сажала меня на колени и гладила по всем местам, приговаривая, какой хорошенький ангелочек, и папе говорила, вот вырастет, будет таким же ёб…м как ты. Другая толстая и старая тётка, которая пела мужские и мальчиковые партии, Ваню из Ивана Сусанина и Ратмира из Руслана и Людмилы, разговаривала только матом и рассказывала скабрёзные анекдоты. Пели они все ужасно, за исключением пары певцов и пары певиц. Голосили и вопили нещадно! Это сейчас, что в Метрополитэн-опера, что в Ковент- Гарден, что в Большом, что в Мариинском поют очень прилично. Вообще, в России стали гораздо лучше петь, когда открылись границы в 90-ых, и певцы могли поехать на запад поучиться. Резко вырос уровень пения, сказалась также и возможность слушать много хороших записей опер и балетов, затем, когда появился интернет, возможность слушать, смотреть и учиться, кратно возросла! Балет, кстати, был гораздо лучше оперы! Правда, в балете была ужасающая музыка всяких Минкусов. Балетная музыка Чайковского, конечно выделялась! Несколько лет назад решил переслушать оперы Пуччини и был потрясён! Все мы знаем 3 - 5 знаменитых арий из его опер, но оказалось, что больше то и нет. Оперы Пуччини - фантастическое занудство. Очень долгие и скучные. Музыки там фактически нет. Конечно, у других композиторов есть гениальные оперы, которые ни чем не испортишь. Был на постановке Кармен в Мариинском театре больше десяти лет назад. Действие было перенесено в фашистскую Германию. Но никакие потуги режиссёра не портили музыку! Бизе гениально срежиссировал при помощи музыки всё действие и драматургию. Его знаменитая система сквозного развития с лейтмотивами и лейттембрами инструментов работает гениально! Публика, конечно, была пипец. Билеты стоили до 500 долларов. Ходили дамы в дорогущих шубах и бриллиантах. Их мужики, в основном, сидели в буфете, пили водку, пиво и закусывали бутербродами с чёрной икрой. Вспомнилось, что в начале 2000-ых Мариинский театр выглядел, как пивной ресторан, на каждом углу там разливали пиво. Перед театром стоял пивной шатёр, который работал 24 часа в сутки, и во все сезоны там всегда заседали артисты и пьянствовали. Владелец завода Балтика, осетин, выходец из тех же мест, что и сегодняшний руководитель Мариинки, устроил в театре гигантскую рекламную компанию своего пива. Театральные туалеты того времени были под девизом - пейся пиво, лейся моча! Есть ещё одно детское воспоминание. Оркестровая яма и места скопления музыкантов, хора и кардебалета. Туалеты там были зассаны и засраны. На стенах размазаны какашки. Я в этих местах просто плакал, потому что там был очень едкий запах аммиака, он разъедал глаза, а артистам было пофиг, они люди привычные. Но вернёмся в сегодняшний день. Возле Мариинки теперь большая стройка. Там строят метро уже много лет, причём с нарушениями технологий. Специалисты говорят, что старое здание Мариинского театра может разрушиться. Там 100 лет не было капитального ремонта. Напротив старого театра через речку (Крюков канал) построили новый театр. Вот, казалось бы, закройте старое здание и реконструируйте его. Так нет, не закрывают, всё бабки, бабки, бабки. Отдельные слёзы - реконструкция консерватории, которая идёт уже 10 лет. В основном, там “осваиваются” средства. Погиб уникальный орган. Он был законсервирован на 5 лет. Уже никто из причастных к музыке петербуржцев не верит, что консерваторию когда-нибудь отреставрируют. А может быть и не нужно её открывать? Самый большой факультет в консерватории оркестровый. Он поточно производит музыкантов для оркестров. В вузе, колоссальное количество китайских студентов и они скоро будут теснить местные кадры. Китайцы молодцы! Захватывают мир через культуру. Вероятно, в Мариинском театре мы будем в будущем слушать китайские оперы и смотреть представления китайских циркачей.

Виктор Соболенко (5.03.2023)

Воспоминание о Пятигорске.
Каждый раз, оказываясь на берегу Новопятигорского озера, я вспоминаю часть своего детства, проведённого на Кавказских Минеральных Водах Пятигорска с лежбищем в финском домике моего прадедушки, в своё время работавшего экономистом на урановых рудниках горы Бештау. Первый раз я приехал в Пятигорск в пятилетнем возрасте со всем семейством, включая родителей, брата, бабушку и дедушку на летний отдых. Все мы поселились в полутора комнатах половины финского домика, включая хозяина прадедушку. Это был мой первый выезд за пределы северо-западного региона нашей страны. До этого я в основном перемещался от родителей, работающих по распределению после окончания ленинградской консерватории в Вологде, к бабушке и дедушке в Ленинград и обратно в Вологду. Ленинград, конечно, был любимым местом, где я родился и чувствовал себя дома. У бабушки и дедушки я жил в году много месяцев, иногда по полгода и, когда приходилось ехать в Вологду, для меня это были слёзы. Первая дальняя поездка к югу в Пятигорск открыла для меня новую жизнь. Новым было всё. Горный ландшафт, обилие новых растений, источающих при цветении разнообразные ароматы и, конечно, источники нарзанов, пахнущие, как мне казалось, неприлично. Я включился в абсолютно неведомую для меня раньше жизнь южного города. Прадедушка жил в так называемом армянском квартале Пятигорска, хотя, там жили и многие другие этносы. Меня потрясла открытость жизни этих мест. Я довольно быстро познакомился с детьми окружающих домов, с которыми мы играли вместе и участвовали во взрослой жизни, в основном в совместных праздниках или поминках. Свадьбы, юбилеи и похороны проходили при большом стечении народа, причём не только родственников, съезжавшихся из разных мест, но и соседей. Иногда это были собрания до трёхсот человек, в которых участвовали соседи целыми улочками. Такого обилия языков и говоров я до этого никогда не встречал. Удивительно, что все понимали друг друга и жили дружно. Поражало обилие и разнообразие кухни. В ней слилось много разных традиций кавказских народов. Всё готовилось прямо на дворовых кухнях. Овощи и фрукты брались из садов и огородов. Тут же резали барашков, кур и кроликов, порой, это было неожиданным и страшноватым зрелищем. Один раз видел, как курица с отрубленной головой ещё бегала несколько секунд, но самым ужасным был крик, недорезанного кролика, который отбил на всю жизнь охоту употреблять мясо этого животного в пищу. Все застолья сопровождалось яркой музыкой - замеса из армянских напевов, кавказских лезгинок и казачьих песен. Детей никто не ограждал ни от взрослого веселья, ни от взрослого горя. Во всей жизни присутствовал какой-то пульсирующий ритм, которого я не чувствовал ни в Ленинграде, ни в Вологде. Вся эта жизнь так возбудила моего отца, что он с семьёй решил перебраться на Кавказские Минеральные Воды в Пятигорск, но случилось это только через два года. А в то лето 1967 года произошло много других интересных событий, центром которых стало наше с папой восхождение на главную вершину Бештау со стороны Пятигорска и спуск с неё в город Железноводск. Мне до сих пор непонятно, как папа решился взять пятилетнего сына в такой поход. Гора высотой в 1400 метров с довольно сложным подъёмом к вершине, включающим лес с буреломом на склонах, скалы и разные другие препятствия. Много позже я узнал, что это гора с урановыми породами и родоновыми источниками. На ней проходила первая добыча урана в СССР, и в некоторых местах была повышенная радиация. Поднимаясь по склону, мы с отцом встречали заброшенные шахты и технику, но самое интересное - это была природа. Впервые в жизни я увидел парящих орлов, высматривающих добычу, которые, порой, складывали крылья и камнем падали, чтобы схватить предполагаемую жертву, и перед землёй ловко расправляли крылья, чтобы взмыть к облакам и опять повторить свои охотничьи действия. Вся гора была наполнена жизнью. Обилие насекомых разного вида, издававших интересные шорохи и звуки привлекали моё внимание, и я по несколько минут завороженно наблюдал за ними, пока папа не окликал меня, и мы дальше карабкались по склону. Иногда рядом с нами деловито пробегали лисицы, не обращая внимания на нас, или проходила мамаша-кабаниха с поросятками, но, в основном, звери чуяли людей и прятались в лесу. Удивительным было и то, что по мере подъёма менялись природные ландшафты и растения. Чем выше, тем чаще мне встречались знакомые по северу берёзки и разные цветущие травы. Иногда потрясало то, что цветы или грибы были очень большие. Отец нашёл гигантский гриб на 2 килограмма. Встречались одуванчики больших размеров, ну и конечно, мы попали на гору, когда цвели реликтовые маки, встречающиеся только на Бештау. Высотой до полутора метров и цветками диаметром до двадцати сантиметров. Бештау - несостоявшийся вулкан, гора лакколит. Своеобразные условия дали произрасти этим цветам и грибам до нереально больших размеров. Почему-то самым неприятным тогда при подъёме был последний этап, где я терялся в травах лугов. Травы были выше меня, и папа с высоты своего роста выуживал сына, путающегося в растениях этих лугов. Когда мы поднялись к вершине, то увидели величественную снежную кавказскую гряду с её доминантами - Эльбрусом и Казбеком. С тех пор я полюбил горы и Кавказ. Спуск в Железноводск был несложным. До железнодорожного вокзала с вершины пробита широкая тропа, которая иногда была очень крутой: некоторые места я преодолевал на пятой точке. После этого восхождения я перестал бояться высоты и вместе со своими приятелями облазил многие фруктовые деревья в близлежащих садах. Как я уже писал, папа был под большим впечатлением от Пятигорска, и мы туда с семьёй переехали из Вологды. Для меня это было трудное и интересное время. Родители в ноябре месяце выдернули меня из первого класса школы, и я в Пятигорске попал в русско-армянскую школу, с другой программой и, частично, с армянским языком, на котором я довольно быстро начал говорить простыми фразами. Так я общался с моими армянскими приятелями, с которыми я подружился в первый приезд в пятилетнем возрасте. Интересно, что я очень быстро забыл мой “детский” армянский язык, оказавшись в Ленинграде у бабушки с дедушкой, где я пошёл в школу во второй класс. В семилетнем возрасте год жизни казался огромным, но главное, что меня радовало в Пятигорске это отсутствие уроков скрипки. Мой папа был талантливым педагогом, но, по словам моей мамы – только не для своих детей. Отец был очень не сдержан в своих занятиях со мной. Кричал, иногда даже поколачивал. Он пытался делать из меня “Паганини”, выхватывал детскую скрипочку, что-то играл и восклицал – играй как я! А я не понимал, что он от меня хочет. Жили мы в домике, вместе с прадедушкой. На всех нас было всего полторы комнаты. Родители работали в оркестре театра музыкальной комедии Пятигорска и преподавали в музыкальном училище Минеральных Вод. Рабочий график у мамы и папы был сложный, и с двумя детьми им было не справиться. Брат зимой 1970 года был отправлен в Куйбышев, к родителям мамы, а я вечера проводил в театре, где за 10 месяцев пересмотрел весь репертуар. Домашние задания я делал на коленке, прямо на спектаклях, подсвечивая тетрадки фонариком. Ситуация осложнялась ещё тем, что театр выступал в разных городках Кавказских Минеральных Вод, а в апреле 1970 уехал на гастроли в Ставрополь. Пришлось мне приспосабливаться к новой школе и программе. Отец, порой, говорил, что мне нужно продолжать заниматься на скрипке, но я мечтал, чтобы моя скрипица куда-нибудь запропастилась. Я даже думал её отнести куда-нибудь в пещеру Бештау. Но, времени на занятия со мной у отца не было, и я провёл этот год без занятий на скрипке, но зато слушал очень много разной музыки. И в театре, и на праздниках у соседей, и на грампластинках, которых у родителей было великое множество. Возвращаясь к Новопятигорскому озеру, на берегу которого я пишу этот текст, мне вспомнился рассказ моего прадедушки, который поведал, что котлован для водохранилища начали рыть в середине пятидесятых годов и стали наполнять водой из близлежащей реки Подкумок в 1961 году. Водохранилище было стратегическим запасом воды на случай ядерной войны. Это озеро - самый крупный водоём на Кавказских Минеральных Водах. Оно переживало разные периоды. В девяностых было заброшено, но сейчас выглядит прекрасно. Чистейшая и очень плотная вода, как морская, только пресная. Рядом красивый парк. В 2023 году местные власти повысили курортный сбор в два раза, и теперь каждый приезжий платит сто рублей в день. Великий комбинатор Остап Бендер – герой бессмертных Двенадцати стульев Ильфа и Петрова, наверное, позавидовал бы местной администрации, он лишь придумал брать несколько копеек за возможность взглянуть на местную достопримечательность – озеро Провал. Вероятно, курортный сбор дело хорошее. Очень много местных раритетов восстанавливается. В городе Железноводске достроили большую часть каскадной лестницы. До 2019 года она была 240 метров, а теперь почти 900 м. Раньше лестница кончалась тупиком, а теперь спускается до рукотворного озера. Гуляя по Железноводску, меня всегда притягивает железнодорожный вокзал, к которому я впервые в жизни спустился с горы Бештау с отцом. Бештау окружают леса, и я каждый раз узнаю эти места не только глазами, но и через запахи и звуки, которые запомнились мне в пятилетнем возрасте. Мне иногда, кажется, что эта природа повлияла и на мои физические размеры. Я вырос под два метра ростом, а никто из моих родственников, о которых я знаю, не был таким высоким. Возможно, “добрая” радиоактивность повлияла на мою физику, подобно тому, как природа Бештау вырастила маки высотой полтора метра. Интересно, а если бы я осуществил ту идею – унести детскую скрипочку в пещеру горы, может быть она выросла бы до виолончели? Это, конечно, сказочная идея, но она может шуточно объяснить, почему я стал виолончелистом.

Виктор Соболенко (июнь 2023)

© Виктор Соболенко 2000-2023.